Есть ведомое и неведомое, а между ними двери. Двери и стали единственной декорацией этого спектакля. Обшарпанные, со следами старых обоев и краски, с чудом сохранившимися стеклышками.
Сергей Женовач, режиссёр:
— Двери — это отдельный вид искусства. Это подлинные двери из разных уголков нашей страны, где когда-то жили люди. Эти двери помнят очень многое. И иногда мы вздрагиваем, когда ребята очень сильно ими хлопают, ведь это не бутафория — там жизнь людей.
За этими дверями проходит жизнь обитателей большой коммунальной квартиры. Все персонажи пьесы удивительно трогательны и милы. Две красотки Клеопатра Максимовна и Маргарита Ивановна Пересветова, Отец Елпидий — священник, Аристарх Доминикович Гранд–Скубик — русский интеллигент. Но главным героем, по воле автора, становится безработный Семен Семенович Подсекальников.
Он мечтает — найти работу и есть ливерную колбасу, когда ему захочется, даже ночью. Но работу ему новоиспеченная советская власть не предлагает, и даже колбасу по-хорошему съесть не получается. И тогда он ночью уходит на кухню, за этой самой колбасою. Но родные жена и теща, почему-то решает, что он непременно хочет покончить с собой. И окружающие доводят эту идею до абсурда.
Бедного Подсекалькова все вокруг буквально начинают уговаривать застрелиться. Но не просто так, а за идею: за интеллигенцию, за любовь, за веру или на худой конец за продовольствие. Потому, что «Раньше люди имели идею и хотели за нее умирать. В настоящее время люди, которые хотят умирать, не имеют идеи, а люди, которые имеют идею, не хотят умирать. С этим надо бороться. Теперь больше, чем когда бы то ни было, нам нужны идеологические покойники».(Аристарх Доминикович Гранд–Скубик.)
Но такого жизнерадостного самоубийцу, каким стал Подсекальников в постановке «Студии театрального искусства» даже представить трудно — он смешон и трогателен. И, по словам исполнителя главной роли, даже когда он берет в руки пистолет, мысль о том, чтобы реально убить себя у него не возникает.
Вячеслав Евлантьев, актёр:
— Нет, такого момента не возникло. Просто потому, что стали приходить новые люди в его скучную жизнь, которая чуть не довела его до точки, и стали вносить в неё разнообразие. Но, когда он начал видеть, что этим людям он нужен, он заигрался. Все вокруг него стали крутиться, и он поплыл по течению, обрадовался, а потом, когда дошло до дела, он не смог. Он, ведь три дня пролежал в гробу. Зато он понял, нужно жить и радоваться жизни!
Пьеса Эрдмана, как и спектакль Сергея Женовача, получилась очень смешной, но московская пресса в день премьеры практически единодушно окрестила её «самой острой политической постановкой года». В ней видели даже параллели с серьезными событиями в жизни страны. Ранее эту пьесу пытались поставить Мейерхольд и Станиславский, но спектакли были запрещены — советские критики, как и современные, увидели там беспощадную критику существующей системы, абсурдную реальность, где «то, что может подумать живой, может высказать только мертвый». Однако, сам режиссёр не спешит делать жесткие параллели.
Сергей Женовач, режиссёр:
— Хотелось сделать спектакль-высказывание о том, что происходит сейчас с людьми, поразмышлять о «маленьком человечке». Мысль главного героя Подсекальникова о том, что «Жить хочется», на работу ходить хочется, любить хочется, кому-то может показаться обывательской, но она важна. Эта пьеса будет вечна, и то, что здесь записано, к сожалению, это будет всё время. Просто нельзя театр сводить к агитбригаде.
От времени, где происходит действие в пьесе Николая Эрдмана, режиссёр решил не уходить, и жизнь в коммунальной квартире у него получилась атмосферна и узнаваема.
Мила бабушка, то и дело посещающая общую уборную со своей сидушкой для унитаза. Как-то сразу переносит в начало двадцатого века и звук то и дело спускаемой воды. Но Коммунальный быт в целом кажется милым и теплым, хотя, конечно же, с этим можно было бы и поспорить, но ведь Николай Эдрдман и не писал документальный роман.
Сергей Женовач, режиссёр:
— Эта пьеса не бытовая, не натуралистическая, тексты образные. Так люди не разговаривают, там что не фраза — то афоризм. Мы этими фразами сейчас все говорим, и даже не понимаем, что они из Эрдмана. Вот, даже начало. Как только ставишь кровать на сцену — это пошлость. Представьте, мужчина лезет на женщину и говорит «Маш, а Маш, а колбасы у нас не осталось»? Это просто больные люди какие-то. А если мы это говорим через дверь, возникает некая поэтика.
Именно эту поэтику, атмосферу пьесы, её великолепный язык режиссеру и удалось донести. А ведь это одна из лучших пьес, написанных в советское время, вспомним только некоторые фразы:
— «Жизнь прекрасна. — Я об этом в «Известиях» даже читал, но я думаю — будет опровержение»
— «Что бы сделать такое, для всего человечества… Знаю. Нашел… Я сейчас, дорогие товарищи, в Кремль позвоню… Позвоню… и кого-нибудь там… изругаю по-матерному».
«Граждане, разрешите мне поделиться с вами радостной новостью. Минуту тому назад до нас дошли сведения от товарища Марцелла, что в королевстве Датском не все спокойно. Поздравляю вас».
Так, что во время финальных аплодисментов, лично нам захотелось воскликнуть: «Это же гениально, товарищи! Автора, автора!»