Дома на улице Танковой построили в шестидесятых специально для работников соседнего завода, который имел дело с радиацией. Их привезли сюда из деревень, тут расселили и оставили жить, работать. Эта улица раньше голосовала в основном за КПРФ. Отправляясь в обход по квартирам и соседним гаражам, я так и предполагала: Новосибирск — коммунистический город в основном из-за пенсионеров. Они ходят на выборы, в отличие от молодёжи. При этом мегаполис называет себя строптивым и оппозиционным. Часто слышатся предположения, будто Новосибирск может стать новым Хабаровском. И одно с другим у меня не клеилось: город хочет быть оппозиционным, но голосует всё за тех же коммунистов, а мэром второй раз избран представитель КПРФ Анатолий Локоть.
Но прежде чем я перейду к рассказу о том, к какому неожиданному выводу я пришла, расскажу кое-что ещё об этой улице. С одной стороны она примыкает к Сухому Логу, с другой — к берегу речки Ельцовки. Через речку перекинут мост, и раньше он выводил на пустырь. Через этот пустырь жители Танковой ходили к метро, и дорога от моста до него занимала минут семь. На другой стороне метро нет, и чтобы добраться до него, нужно сделать крюк, а потом сесть на общественный транспорт, который и довезёт до входа.
Несколько лет назад на пустыре началось строительство элитного комплекса. Дома там уже стоят — высокие, со светоотражающими окнами, светящимися, как зеркала. Гаражи в крапиве на их фоне приобрели какой-то странный вид — словно их по ошибке выбросило из недавнего прошлого и они стоят, сами понимая, что им тут не место. И пятиэтажки в сравнении с новостройками стали как будто ещё приземистей. А жители этих пятиэтажек… Нет, они, конечно, не сравнивали себя с жителями новостроек, до тех пор пока ТСЖ комплекса, приглядевшись повнимательней, не решило отгородиться от них забором. И это не просто забор — даже его рейки заварены сеткой.
«А как нам ходить к метро?» — спросила Танковая.
«Через наш двор плебс ходить не будет, — ответили из-за забора. — Вы быдло, нищеброды и третий сорт. Это место мы покупали как тихую гавань. Нечего портить нам картину».
Тогда-то жители Танковой окончательно поняли, что Советский Союз закончился, и между богатыми и бедными пролегла огромная пропасть — больше, чем расстояние от моста до Ельцовки, — и никакой социальной справедливости нет и не будет, за кого бы они ни проголосовали.
Скоро по решению суда мост завалили плитой. Люди всё равно продолжали ходить к метро привычной дорогой, только теперь они шли как самоубийцы — прижимаясь к забору, по тропинке шириной полметра. С другой стороны она заканчивается обрывом. Внизу — Ельцовка. Я ходила по этой тропинке и точно знаю: разойтись двоим на ней очень сложно. Плита стала обеспечительной мерой для соблюдения безопасности.
Жители Танковой обиделись окончательно. Вернее, впали в пассивную агрессию. Мужики в гаражах хотели пойти к плите и написать на ней «Гниды капиталистические!». Они мечтали разрезать болгарками плиту, но знали, что вандализм, даже направленный на восстановление социальной справедливости, — дело законом наказуемое. Между осколком Советского Союза и тихой гаванью началась идеологическая война. И тогда с жителями связались двое местных депутатов и предложили свою помощь в суде: один был членом ЛДПР, другой — КПРФ.
Танковая входила в зону их партийной ответственности. Скоро суд постановил плиту убрать. Но забор не снесли, руководство ТСЖ отказалось его передвигать, и дети Танковой по-прежнему ходят в школу по тропинке самоубийц, и зимой в гололёд тоже будут ходить.
«А за кого вы будете голосовать?» — спросила я у мужиков, заглянув к ним в гаражи.
«Я хочу ротации! Я хочу, чтобы депутаты от «Единой России» тряслись за свои портфели. Боялись, что в другой раз их не изберут», — говорит один из новосибирцев.
«Это кто тут агитирует за «Единую Россию?!» — возмутился другой голос.
«Не я, я вообще из зелёных», — отвечает третий.
«Из «Яблока», что ли»? — уточнил ещё один.
«Нет, я за жизнь, за людей, за животных и природу. Но такой партии пока нет», — ответила им.
«Заходите», — уже миролюбивее отозвались из гаража.
Я вошла в гараж и обнаружила там мужчин, ремонтирующих машину и что-то чинящих за верстаком. На столике стоял гранёный стакан с пивом. И я подумала: «Ну точно как в Советском Союзе». Мужчины рассказали о том, что они тоже за жизнь, о голубях, сороках и воронах, которых они кормят у гаражей, познакомили с дворнягой Герасимом и сообщили: они бы тоже голосовали за новых людей, если таковые появились. Больше всего им нужна ротация.
«А вы слышали, что нас называют нищебродами»? — спросили меня мужчины в гараже.
«Мы быдло и нищеброды. Нам и из телевизора это каждый день сообщают», — говорит собеседник.
«А КПРФ уже не верим», — прохрипел один из них. Наверное, он когда-то сорвал голос.
«За них голосуют в основном пенсионеры в память о Советском Союзе или те, кто не хочет дать «Единой России» пройти. А молодые на выборы не ходят. Вот КПРФ у нас и побеждает», — считает один из мужчин.
«Но вам же предложили выбор, весь Новосибирск увешан агитацией разных партий. От известных до новых», — сказала я. — Есть оппозиционная коалиция с представителями Навального (на этом месте мужчины хитро улыбнулись) и партия «Новые люди».
«Что за люди? Пусть покажут свои дела», — спросили они.
«Пусть покажут свои дела» — эти слова стали лейтмотивом моей поездки. Их я слышала от преподавателей Академгородка, от жителей разных улиц, официантов, таксистов. За несколько дней в городе я опросила, наверное, несколько десятков жителей, среди которых не было только политологов, социологов и политтехнологов. И поняла: кажется, люди больше не доверяют партийным брендам — они доверяют реальным биографиям, за которыми можно следить в социальных сетях.
Например, молодая жительница Танковой Анна — сотрудница крупной компании. Ей стало обидно: её бабушек (а все бабушки Танковой — её родные) и их детей и внуков назвали быдлом. И Анна решила буржуям этого не спускать. Она поняла, что будет голосовать за КПРФ только потому, что среди её членов — депутат, помогающий решить проблему с мостом. Был бы он из другой партии, Анна бы голосовала за неё.
Мы сидели с Анной в кафе, и она, практически сжимая кулаки, рассказывала о том, как надменно жители новостроек смотрят на внуков её родных бабушек — молодых потерянных парней, часто уже алкашей. И о том, как она хочет наказать эту надменность и помочь этим мужчинам.
Тогда-то жители Танковой окончательно поняли, что Советский Союз закончился, и между богатыми и бедными пролегла огромная пропасть — больше, чем расстояние от моста до Ельцовки, — и никакой социальной справедливости нет и не будет, за кого бы они ни проголосовали.
Да, люди хотят социальной справедливости, и кто-то из них понимает: она придёт только вместе с правильной экономической программой, выравнивать насильно — отнимать и делить — нельзя. А другие этого не понимают, но всё больше и больше склоняются к тому, чтобы голосовать не за лозунги, а за реальную помощь, доброту и дела.
Проходя мимо гаражей и высоких старомодных ретроцветов, поглядывая через мост из этого советского осколка на дома тихой гавани, где за забором гуляли ухоженные женщины с модными колясками, маленькими собачками и томились под солнцем дорогие машины у клумб, засаженных современными, а не ретроцветами, я сопоставляла ответы жителей Новосибирска, и в голове выстраивалась вполне ясная картина. Только одного я не могла понять: многие хотят нового, жаждут ротации, но почему-то выбирают всё равно из старых партий и назло.
Точку в моих мыслях поставила баба Зина, жительница Танковой. Она расплакалась, когда говорила со мной. На днях баба Зина пошла за хлебом. Спускалась возле магазина по лестнице и попросила двух девушек уступить ей место, чтобы держаться за перила.
«Тебе уже давно пора сдохнуть», — сказали они.
Плача и пряча бледное лицо в ладонях, баба Зина, которая из своей скудной пенсии покупает в первый день что-нибудь вкусненькое, а в другие дни себе в этом отказывает, чтобы хватило денег на корм дворовым голубям и кошкам, сказала: «Но я же не хочу мешать молодым. Всё равно того, что было при Советском Союзе, не вернёшь. Я хочу дать дорогу молодым, я хочу голосовать за молодых. Только не за таких, как эти девушки».
И теперь бабе Зине и всей России нужно рассказать: в стране есть другие люди. Такие, которые ей понравятся.