— Андрей Дмитриевич, как получилось, что вы приняли приглашение приехать в Омск и как часто проводите подобные встречи?
— Я вообще принимаю любые приглашения, очень люблю новые места. А то, что касается библиотек, никогда ни одной не отказал. У нас в Питере районных библиотек много, я легко соглашаюсь, считаю, что это нормально.
— Некоторые отмечают, что сегодня ситуация в криминальной сфере напоминает 90-е. Как-то анализируете это, и есть ли, с вашей точки зрения, параллели между 90-ми и сейчас?
— Нет, это принципиально разные вещи — на разной основе, разные уклады, разное состояние государства. Тогда государство было очень слабое, сейчас — очень сильное. Поэтому иногда журналисты упражняются в таких параллелях, но это совсем разное. Конечно, я слежу за тем, что происходит, но организованная преступность сейчас совершенно другая. Сейчас в принципе нет гангстерских войн, которые были тогда, и криминальный бизнес делается на другом.
— Эта новая реальность может дать материал для будущих произведений?
— Для произведений всегда жизнь дает материал. Лишь бы было желание. Мне пока к криминальной теме не очень хочется возвращаться. То, что я хотел сказать, я уже в основном сказал. Всю жизнь ее эксплуатировать не очень интересно.
— В последнее время в Омске, как и в «Бандитском Петербурге», тоже убивают бизнесменов, расследуются достаточно громкие уголовные дела.
— Это может послужить для кого-то из ваших ребят. Потому что, если я живу в Петербурге, я знаю эту ситуацию, эту поляну и это все. Соответственно про омские дела должен писать человек отсюда, который знает все до деталей, чувствует это, а не приезжий гастролер.
— Вы начинали в качестве криминального репортера. И там много такой рутины — 10–15 ножевых и так далее. И надо это все воображать, передавать. Происходила деформация сознания?
— Она у меня постоянно происходит. Но, вообще, журналистика — это такая кармическая профессия, которая очень накалывает серьезный отпечаток. Возникает и определенный цинизм, и много чего. Это очень дает тяжелый и пожизненный отпечаток. Но что делать? Есть такое. Это не только эта профессия дает такую профессиональную деформацию.
— Были ли за вашу работу криминальным репортером случаи, когда серьезно угрожали вашей жизни? Может, криминальные авторитеты пытались склонить вас на свою сторону?
— Были ситуации, неприятные для меня лично, и были ситуации, опасные для агентства, когда думали, что нас задавят (Андрей Дмитриевич руководит «Агентством журналистских расследований», объединяющим несколько компаний, в том числе СМИ, — прим. ред.). Таких ситуаций было штук 12–13. Что касается личных угроз — безусловно, были, а также такие, когда доходило до физических моментов. Бандиты денег не предлагали. Бандиты, изначально мои знакомые, когда я устроился журналистов в петербургскую газету «Смена», предлагали: «Давай с нами, через три месяца будешь на «мерседесе» ездить». Я сказал: «Ребят, я в последний раз попробую честно. Если не получится, тогда конечно». Но получилось.
Деньги предлагают обычно бизнесмены. Это бывает, но не очень часто. На свою сторону переманить пытались правоохранительные органы, работу предлагали несколько раз. Но я всякий раз объяснял, когда уже раз снял погоны, нужны серьезные основания, чтобы снова под них залезать (Константинов был военным переводчиком на Ближнем Востоке, — прим. ред.). Были ситуации, когда несколько моих коллег думали, что может плохо закончиться дело, в том числе физически. Один раз мы с капитаном ФСБ дрались. Он мне выстрелил в лицо из газового револьвера, я потом три дня дышать нормально не мог.
Разные бывали ситуации. Но погиб у нас один человек — Максим Максимов. Его убили сотрудники полиции, в отношении которых он вел расследование. Они его задушили, а потом неизвестно где закопали. Мы знаем кто, но не смогли доказать. Скажи мне, что именно Макс погибнет, — не поверил бы. Он самый аккуратный был. Ну, тут такое дело… К риску надо спокойно относиться, не совершать ошибок. У нас есть учебник по журналистским расследованиям с правилами безопасности, чтобы риск был сведен к минимуму. Но там есть последнее, 22-е, правило — правило змеелова. Чем больше ловишь, тем больше кажется, что ты не совершишь ошибку. Но на самом деле — тем ближе время, когда змея все равно сможет тебя укусить. Надо быть к этому готовым, чтобы вовремя принять меры.
— Почему журналистские расследования не настолько популярны сейчас?
— Я не совсем согласен с этим. Дело в том, что я считаю, что такого жанра, как журналистские расследования нет. Это просто методика, владея которой можно в разных жанрах писать — очерк, фельетон — все, что душа захочет. С использованием этой методики много выходит разных материалов. Другое дело, что уровень их сенсационности разный. Вообще, есть общемировой кризис журналистики, который выражается в том, что в силу определенных технических возможностей, в силу того, как они стали использоваться, вдруг оказалось, что для многих людей важны не факты, а их трактовка, не история, а ее толкование. Для многих стало важно не разобраться в том, что случилось на самом деле, а отстоять свою позицию. Это и в нашей стране есть, например, противостояние либералов и патриотов. И те и другие хотят не столько разобраться, сколько отстоять позиции. А тогда начинается подгонка под версию. И в мире то же самое. Когда мы видим ситуацию с теми же допинговыми историями. Ведь крайне странно повела себя западная пресса. Они не столько хотели разобраться, как обстояли дела с нашей антидопинговой системой, сколько визжали как потерпевшие, не утруждая себя особыми доказательствами. В ситуации с этим несчастным «боингом» малазийским — тоже желание не столько понять до самого конца, что именно произошло, сколько отстаивание своей версии. В таких условиях о полноценных журналистских расследованиях не всегда получается говорить.
— Насколько вы довольны частями «Бандитского Петербурга», снятыми не по вашим книгам?
— Я даже пытался судиться с продюсерами, высказывал недовольство неоднократно коллегам, которые писали сценарий для истории, которую не они начинали. Это примерно то же самое, как объедки со стола доедать. Не уважать себя нужно. Тем более что они знали, что автор против. Но наш гуманный суд не встал на мою сторону. Но продюсерам большого счастья это не принесло. Человек, с которым мы очень сильно разругались и который все эти гадости начал делать — привлекать непонятных авторов, он в итоге разорился, запутался в долгах, а однажды взял карабин, ушел в лес и застрелился. Его мертвого нашли только месяца через два, долго не могли установить личность.
Был период в нашей стране, когда мы могли делать в больших объемах сериалы, которые будут нравиться зрителям. Американцы и англичане сумели понять это, что дельцы должны прислушиваться к творцам. Но у нас победили дельцы. А им не нужно делать очень хорошие сериалы. Как мне один продюсер объяснял, сериал нужен на «троечку». Чтобы сделать на «пятерку», надо больше вкладывать, а отбой будет тот же самый — цена рекламного времени в прайм-тайм одинакова и не зависит от того, на «3» или на «5» сериал.
У них философия очень простая. Они говорят: «Сейчас шняги наснимаем 15 штук, а потом снимем по-настоящему». Но этот как у наркодельцов. Они говорят: «Мы пока кокаином поторгуем, но потом обязательно построим школу для одаренных детей». Но знаете, никогда до школы не доходит. Так и у этих. А потом уже не могут. Потому что если ты все время в адаптированный футбол играешь, потом уже не сможешь по-настоящему, ты не привык.
Так и получается. Ты включаешь телевизор, а там даже почерк не отличается. Как будто все один режиссер снял. По каналу «Россия» бесконечная история про женщину со сложной судьбой, у которой муж архитектор, но она все равно сядет в тюрьму. Там будет рожать, выживет, изменит личность и вынырнет где-то в Италии. Это же круче героина вштыривает, тупеешь моментально. Дело в том, что бизнес на одноразовых стаканчиках значительно серьезнее, чем на фаянсе или на фарфоре. Вот они и делают их. Для них важны деньги. Такая вещь нехорошая сложилась, и сама по себе она не исправится. Да и аудитория постепенно деградирует, а потом появляется что-то такое, и все говорят: «Гениально». Да нет, просто 10 лет до этого кормили чем попало.
— Вам предлагали сняться в новом сериале — приквеле «Бандитского Петербурга» о жизни Барона?
— Нет. В качестве кого? Бортко (режиссер «Бандитского Петербурга», — прим. ред.) меня снимал несколько раз в своем сериале. Причем такие гнусные достаточно эпизодики. То меня мордой в стол кладут, то я с бандитами сижу, терки там какие-то гоняем. Я просился на постельные сцены, но не попал. Кому что: кому нары, кому Канары. И потом, все-таки актерство — это профессия, которой надо владеть. Это не просто склонность, это навык, и каждый должен заниматься своим.
— Насколько реально существовал человек, с которого вы взяли образ Антибиотика?
— Антибиотик — это собирательный, конечно, образ. Характер брал от человека, который был убит в ходе бандитских разборок, но он был коммерсантом скорее. Это был владелец крупного банка, он был взорван. Мы с ним частенько общались. В нем было что-то полумафиозное. К нему частенько ездили очень серьезные люди за советами. Такой немножко теневой кардинал, но он не был вором.
— Когда он погиб, многие поклонники были в шоке. Почему не оставили ему шанса и решили расстаться с персонажем?
— У каждого персонажа есть своя жизнь, которая конечна, и ее нельзя искусственно продлевать. Вот у него оказалась такая. Надо уметь вовремя расставаться. Если тянешь бесконечно, это все вырождается непонятно во что. Надо уметь вовремя останавливаться, даже с самыми дорогими уметь прощаться.