Анна Ходюн: «Я люблю артистов, которые не боятся быть некрасивыми»

Накануне мы встретились с исполнительницей одной из главных ролей Анной Ходюн.

— Пьеса «Дальше — тишина» произвела на меня сильное впечатление, но, когда я закрыла книгу, подумала: как же могло получиться так, что у идеальных родителей вырастают я бы не сказала плохие, но нечуткие, эгоистичные дети?

 — Вообще в самом начале работы, еще в застольный период, мы много говорили о том, что ситуация в пьесе и многие персонажи, в частности дети, написаны немного по первому плану: то есть получается, хорошие, совершенно безропотные родители и чудовищно эгоистичные дети. Но в жизни, как мне кажется, все гораздо сложнее.

Роман (Роман Самгин, режиссёр. — Прим. ред.) на репетиции озвучил очень точную мысль: мелодрама (как литературный, театральный или киношный жанр) — это столкновение правды с неправдой. А драма — это всегда столкновение правды с правдой. Родительской правды и правды детей в данном случае. Нет хороших и плохих, нет откровенного зла и откровенного добра. Все мы живые люди и можем по-разному себя проявлять в тех или иных обстоятельствах. Когда происходит столкновение человека с человеком — это драма. То есть мы в процессе репетиций как раз и пытались транспонировать материал до жанра драмы. Хотя, что из этого получится, судить пока сложно. Театр в этом отношении — дело настолько живое и непредсказуемое. Часто в процессе разбора, «разминки» материала мы ищем верную интонацию спектакля, расставляем какие- то акценты, определяем жанр, а по прошествии времени, уже когда «встаем на ноги», что-то уходит за ненадобностью, что-то перестает казаться важным, вдруг возникают какие-то совершенно неожиданные вещи, реакции т. д. Так в театре бывает очень часто, поэтому, посмотрим, какой у нас получится жанр.

И возвращаясь к вашему вопросу, мы все про это говорим с самого начала репетиционного процесса. Ответа пока нет. Может, он появляется перед самой премьерой, может, после десятого спектакля, а может, так и останется открытым. Так, наверное, даже интересней. Пусть зритель ответит на него сам. Можно, конечно, предположить, начать рассуждать о том, что родители так сильно любили своих детей, что избаловали их, не считали нужным с детства нагружать их излишней ответственностью, не приучили их к этой самой ответственности. Возможно, излишне оберегали их. Или, если брать нашу ситуацию в пьесе, Аниты и её мужа Джорджа, которого играет мой муж (Владислав Пузырников. — Прим. ред.), может быть, произошло то, что часто бывает в жизни: жена подстраивает мужа под себя, немного его «деформирует». И это нормально. С этим нужно смириться. Я как мама сына уже давно и активно работаю над моментом принятия того факта, что дети уходят из родительской семьи, чтобы создать свою. Если ты с этим не примиришься, жизнь превратится в сплошную драму. Иначе никак: он уходит от тебя, он живёт с другой женщиной. У неё всё другое. И он тоже станет немного другим: может быть, начнёт иначе есть, полюбит другую кухню. Он будет приходить к тебе на праздники и хвалить твои котлеты: «Вкусно, как в детстве!». Но и её котлеты он тоже будет любить. У меня, например, со свекровью очень хорошие отношения. Мы всегда идём на уступки, научились друг друга чувствовать. И вообще, она всегда готова встать на мою защиту. Это настоящая мать. Я называю ее мамой, хотя мы по крови не родня. А у моей Аниты другие отношения со свекровью: ей нравится жить с ней на расстоянии.

В этой ситуации включаются какие-то сакральные механизмы: для одной этот мужчина — сын, а для другой — муж.

И потом, не нужно забывать, что пьеса написана во время экономического кризиса, во времена Великой депрессии. Представляете, как им тяжело жилось. Вспомните наши 90-е, когда обрушился рубль и многие стали нищими.

— Экономические сложности были и, наверное, будут всегда. Конечно, когда есть деньги, быть хорошим сыном или дочерью гораздо проще. Но я хотела спросить, есть мнение, что с годами и на расстоянии эмоциональные связи утрачиваются. Как вы полагаете, могут ли вздрослые дети по-настоещему любить своих родителей?

 — Конечно! И мне кажется, что я сейчас нуждаюсь в них гораздо больше! Просто у этой любви уже немного другое качество. В детстве ты не осознаёшь, как нужны тебе мама и папа. Принимаешь это, как должное. Когда упадёшь, обожжёшься — плачешь, чтобы мама пришла, подула и убрала боль. Кажется, что так будет всегда. В подростковом возрасте, когда все мы проходим этот жуткий пубертат, эти гормоны, эти химические реакции, эти жернова, которые нас перемалывают, а тут ещё родители, которые знают, как надо! А нас это дико раздражает, мы на них сердимся, отвергаем… А когда вырастаешь, понимаешь, как прочна эта связь, и в то же время знаешь, что ты в любой момент можешь этого лишиться.

Я тоже бастовала, а в 19-20 лет осознала, что у меня очень мудрая и правильная мама. Нас у неё пятеро, и для каждого она сделала всё, что могла. Она работала на трёх работах, папа — в две смены. Мы же были молоды, нам всем хотелось нарядиться, хорошо есть. И у нас было всё необходимое, даже чуть больше, только благодаря им. Когда я это осознала, меня затопила такая горячая волна благодарности в адрес мамы, я стала обожать. В детстве я боготворила папу: любовь к сцене, к кино привил мне он. Папа в юности работал киномехаником и знал классику Голливуда, чёрно-белое кино, наше советские фильмы, всех знаменитых актёров МХАТа. Читал мне Чехова, когда я болела. Мне кажется, я выздоравливала только благодаря этому. С папой у меня была мощная эмоциональная связь, а мама работала, обеспечивала все тылы. А потом я поняла: она же — тот самый колосс, который держит нас всех на себе, в том числе и папу.

— Мне кажется, что вы очень строги со своими героинями. Вы их не оправдываете, а словно, наоборот, обвиняете. Например, в спектакле «Отец» ваша Лаура беспощадна. Хотя, если бы я писала о том, какая она, то сделала бы акцент на том, что это глубоко несчастная женщина, которая заботится о дочери.

 — На самом деле ситуация была прямо противоположная. Мы со Стриндбергом немного «посражались». И я Паше (Павел Зобнин — Прим. ред.) очень благодарна. Он всегда сотрудничает с актёрами, всегда соавторствует с ними, не подчиняет тебя своей воле. Лаура в пьесе написана как демон, а как сыграть демона? Она становится беспощадной в результате сложной ситуации в семье, из-за конфликта с супругом, который из-за своих обид и претензий не слышит ее, а Лаура-мать, и она не хочет расставаться со своим ребёнком. Сам Стриндберг рос в очень сложной ситуации, он с детства был не очень здоров, с юности боялся сойти с ума. С первой женой ему тоже не очень повезло: у них были непростые взаимоотношения. С неё он и написал Лауру. Это ведь изестный факт, что Стриндберг был не очень здоров и женщин он демонизировал. Пьеса, когда она вышла, была названа женоненавистнической. Но мы хотели, чтобы здесь было как раз то самое столкновение правды с правдой. Они рвут своё дитя и понимают, что это может закончиться трагически, но не хотят думать о последствиях. Они уже друг друга видеть не могут. Хотя так любили друг друга раньше. Ротмистр и Лаура в такой стадии кипения, где температура даже не 100 градусов, а температура кипящего масла — 300 градусов. Они не слышат рассудка, только свои эмоции, только своё эго. И, на мой взгляд, спектакль про это: почему, когда каждый по-своему прав, случается такая трагедия? Куда уходит любовь? Почему все так, а не иначе?

В общем, вопросы, вопросы… На которые зритель тоже отвечает по- разному. Вы увидели беспощадность Лауры, кто-то видит ее растерянность и уязвимость перед мужским миром. Кто-то видит Ротмистра, как большого ребенка, которому важно победить. Это хорошо, что каждый видит и считывает свои какие-то смыслы.

— Наверное, все мы хотим казаться лучше, чем есть?

 — Да, и это нормально. Это в природе человека. Я борюсь с этим в себе как в артистке. А ребята (артисты НеБДТ) ходят по грани, и это так красиво, так смело, так талантливо, наотмашь. Я люблю артистов, которые не боятся быть некрасивыми, смешными, не боятся играть в обывательском понимании «плохих» людей. Конечно тут есть существенный момент: очень важно, чтобы в канве роли был момент, когда ты видишь, почему он плохой, видишь и даже сопереживаешь ему.

— Возвращаясь к спектаклю «Дальше — тишина». Режиссёр Роман Самгин много работал в ситкомах, в театре драмы раньше ставил комедии, например, «Правда хорошо, а счастье лучше». Почему в этот раз была выбрана мелодрама?

 — Самый первый спектакль, который Роман у нас поставил, был «Торжество любви» по пьесе Мариво. Это была очень пронзительная история про любовь, про её жестокость. Суть в том, что молодая девочка обманывает двух пожилых людей. У них в доме живёт юноша, в которого она влюблена. И она сначала влюбляет в себя пожилого хозяина этого дома, затем, переодевшись мужчиной, влюбляет в себя хозяйку дома. Наконец она добивается своей цели: сближается с молодым человеком, они покидают этот дом. А хозяин и хозяйка — брат и сестра — остаются. Это торжество любви, но какой ценой? Она разрушила людей, потому что разбитое сердце в преклонном возрасте — это очень тяжело. Это жестоко. И спектакль про это: всегда ли цель оправдывает средства?

Я думаю, у Романа в его режиссёрском гардеробе есть разные спектакли. Да, наверное, он много работает с комедиями, тонко чувствует репризные вещи, юмор. Но и другими жанрами он тоже владеет.

Вообще, работается с ним очень легко. И весело, надо сказать.

— Какой реакции вы ждете от зрителей, чтобы они задумались о своих отношениях с родителями?

 — Конечно. В спектакле не раз звучат слова: «Родители — мать и отец, это всегда, что бы ни случилось, это мать и отец». Пьеса написана так, что возникает мощнейший эффект сочувствия. И наши прекрасные артисты, очень талантливые В. И. Алексеев и В. И. Прокоп настолько точно и виртуозно играют эту удивительную, уникальную пару, что их сцены без слез смотреть невозможно. Я думаю, этот спектакль — ценное приобретение для нашего репертуара. А что касается реакции зрителей… Надеюсь, они захотят позвонить маме… И папе. Узнать, как у них здоровье, как дела. Захотят их обнять, этих людей. С которых вообще начинается все.

Премьера спектакля«Дальше — тишина…» — 6, 7 и 17 марта. 16+